Сказка о настоящем человеке

[scholast]

Для начала мне бы хотелось дополнительно пояснить, почему возможность выбора еще не есть свобода. Для этого хорошо оттолкнуться от контр-примера. Рассмотрим робота, запрограммированного на тот или иной шаг в зависимости от внешних сигналов. С точки зрения внешнего наблюдателя, робот будет непрерывно осуществлять тот или иной выбор, совершая то или иное действие из числа возможных. Выбор робот делает, но говорить о его свободе бессмысленно. Человек кардинально отличен от робота тем, что он существует не только для внешнего наблюдателя, но и для себя. Он сам свой наблюдатель, знает, что он есть. И даже более того: согласно Декарту, человек и есть тот, кто это знает: “cogito ergo sum”. Но простое наблюдение человеком себя, как простой нераздельной в себе сущности еще недостаточно, чтобы ему придавать значение. Если это элементарное самонаблюдение рутинно, если заканчивается там же, где и начинается, то оно пока и не важно. Это пока что мысль, замкнутая в простой капсуле cogito, только потенция, и покуда она спит там, она себя не проявляет, и человек совершает предзаданные ему действия, не отличаясь в этом от робота. Эти же предзаданные действия, продиктованные страстями, страхами, импульсами бессознательного или установками сознания, высокими или низкими – равно несвободны. Свобода выбора в этих случаях – столь же иллюзорна, как свобода робота. Ситуация радикально меняется, когда мысль пробуждается, захватывая в свою орбиту человека и мир. Мысль творит новое, добывая его из небытия, из ничего. Это и есть акт творчества, жизнь “я”, акт свободы. Выход мысли из сонного состояния преобразует человека из подобного роботу в подобного Богу. Подлинно-человеческая, духовная жизнь течет в людях с очень разной интенсивностью, и в одном и том же человеке она очень неравномерна. В своем сонном состоянии человек может быть внешне весьма деятелен, принимать какие-то решения, выбирать одно из другого – но реально это лишь активность его оболочки – телесной, биологической, чувственной, социальной, информационной. Сам же человек спит, в жизни своей оболочки не участвует. Вроде того, как искусно запрограммированный дом на колесах может совершать массу интересных движений, включать и выключать оборудование, приветствовать гостей – при отсутствующем хозяине. Говорить о свободе такого дома выбирать то или иное движение можно лишь весьма условно. Именно поэтому возможность выбора не есть свобода.

Подлинно существует человек лишь в процессе творчества, когда мысль выходит из своей капсулы cogito, захватывая в свою орбиту наличное бытие и творя новое из ничто. Человек есть тот, кто добывает из ничто новое бытие. Но ведь это есть также - и даже прежде всего - определение Бога. Тождество дефиниций здесь неизбежно – человек богоподобен. Рождение нового из ничего есть чудо. Поэтому справедливо сказать, что человек есть тот, кто творит чудо. Если нужно все же отличить его от Бога, то можно добавить – проживая в нашей деревне (в бытии), творит чудо. Таковы герои волшебных сказок – например, любимый герой наших сказок Иванушка-дурачок. Его качество “дурачка” ставит некую границу между ним и рутинным наличным бытием, с которым он находится лишь в легком и странном контакте, он не погряз в нем, у него остается свобода для преодоления вяжущих и пугающих табу и выхода к ничто. Табу порождены страхом – выход к ничто сулит тревогу всякому дотоле спокойному сну. Контакт Ивана с бытием, пусть и легок, но ощутителен – он не только живет в нашей деревне, но у него и вполне нормальные братья. Касаясь земли и неба, дурачок творит чудеса, добывает небывалое таинственным покровительством волшебных сил. Сказка повествует об опасностях его пути, опасностях, идущих как от его нормальных братьев, так и от злых демонических сил - то есть как от сложившегося бытия, его тупой механической и животной инерции, так и от демонов ничто. Дурачок уходит от демонов, добывает чудо, побеждает тупую стихию бытия, пленяет сердце царевны и женится на ней – становится новым царем. Таким образом сказка напоминает о подлинном пути человека, о препятствиях и опасностях, о сладчайшей награде и высоком предназначении. Почему же мы так любим эту сказку, почему так дорог ее ненормальный герой? Очевидно, сказка оживляет в нас какие-то очень желанные струны, не дает нам окончательно и безнадежно заснуть за глухими стенами табу тупым сном старших братьев, хоть иногда немного просыпаться, и хотя бы символически пережить полноценную человеческую судьбу.

Comments

[a-alenushka.livejournal.com]

Ой, спасибо за точные слова о выходе мысли из сонного состояния и появлении свободы творчества. И все-таки, если заповеди и есть эти несимпатичные табу? Где же свобода:)?

[scholast.livejournal.com]

Пожалуйста, сударыня - рад быть Вам полезным. Насчет заповедей - как я понимаю, Вы говорите о десяти заповедях Моисея, о Десятисловии? Да, они ставят определенные границы свободе, разумеется. Но вот помните, как в ершовской сказке Иван говорит братьям:
Хоть Ивана вы умнее,
Но Иван-то вас честнее -
Он у вас коней не крал!

Заповеди я бы не стал даже называть табу. Заповеди ставят границу там, где очень легко и без особых услий она пересекается. Непочтение к родителям или кумиротворение или кража обычно не требуют особых творческих усилий. Табу же молча, незаметно для нас вяжут нас в том, что Достоевский называл "всемство" - "будь как все". Табу и не формулированы, и не высказаны, как правило, в отличие от заповедей. Вот я пример приведу легкого табу - запрет на разговор вслух с самим собой. Табу легкое, многие его время от времени нарушают, но оно есть. Или другой пример, из библейской книги Иова - Иов публично обвинил Бога в несправедливости, и громко вызвал Его на суд, отвечать Иову. Он нарушил сильнейшее табу - и поныне немногие отважатся на столь радикальный шаг. Но что любопытно - Бог одобрил это нарушение!