scholast

Пустота, ничто - величайшее достояние человека, социума, и - осмелюсь сказать - Бога.
Пустота есть условие свободы. Пустоту крадут, на ней паразитируют, ее сташатся. Пустота - не только пассивное условие нового; пустота, ничто - враг всему бытию, без разбора на добро и зло. Потому ничто есть также и хаос. Хаос не только страшен, но и спасителен - без него человек давно бы поработился какими-то низкими формами, забил ими все, что можно, и умер бы в духоте. Размножение дурных социальнных форм, убивающих свободу творчества, видно и в России, и во Франции - весьма по разному, но сущность одна. Приезжая во Францию из Америки, и пожив-поработав тут с годик, начинаешь понимать, что запады бывают разные. Приведу пару фактов.

Когда я обратился в ближайший офис компании Оранж для подключения интернета в снимаемую квартиру, сотрудник конторы предложил мне отправиться в соседний город: в самом офисе гиганта связи - связи не было, а потому офис был обречен бездействовать. На мой вопрос, а не появится ли связь завтра, было со вздохом сказано, что ни завтра, ни вообще в ближайшее время связи не будет. На просьбу позвонить в соседний город и оформить подключение по телефону, тоже было с сожалением отказано. Такой вот замечательный офис интернет-телефон-тв гиганта Оранж. Человек получает себе зарплату, и нимало не чешется. А почему же его не уволят? Во-первых, закон о защите прав трудящихся делает это практически невозможным. А во-вторых, и начальникам не очень надо его увольнять. Они же не из своего кармана платят бездельнику. Кто-то в Оранже продолжает работать, конечно - иначе я бы в ЖЖ сейчас из дому не строчил. Но факт примечателен, и для Америки немыслим.

Пример два: чтобы установить телефон в моем офисе в ЦЕРНе, мне пришлось ждать пару месяцев, отправив за это время много десятков писем, обойдя с десяток кабинетов, ожидая с десяток визитов. По приобретении этого опыта, я задался вопросом - а как же LHC может вообще работать в такой замечательной организации? Ответ такой: научные сотрудники и инженеры ЦЕРНа пашут - только шум стоит. Они находятся в жесткой конкуренции многие годы, прежде чем получат постоянную позицию. А всяческая бюрократическая служба находится на тех же условиях, что и парниша из Оранжа. С теми же следствиями.

С течением времени любое общество имеет тенденцию обрастать все новыми правилами, запретами, уложениями. Коими кормится блок паразитов всех родов, от высших бюрократов до люмпенов. Когда таковых становится слишком много, ничего нового сделать уже нельзя, все блокировано, общество умирает. И тогда только взрыв хаоса, разносящего к чертовой бабушке всю это ахинею, может расчистить пространство и начать новую жизнь, где, возможно, приоткроется пространство свободы.

Хаос может прийти как революция. А может и как природная или техногенная катастрофы - с которыми живое общество справилось бы или даже не допустило вовсе. А мертвое сыпется трухой.

Для начала мне бы хотелось дополнительно пояснить, почему возможность выбора еще не есть свобода. Для этого хорошо оттолкнуться от контр-примера. Рассмотрим робота, запрограммированного на тот или иной шаг в зависимости от внешних сигналов. С точки зрения внешнего наблюдателя, робот будет непрерывно осуществлять тот или иной выбор, совершая то или иное действие из числа возможных. Выбор робот делает, но говорить о его свободе бессмысленно. Человек кардинально отличен от робота тем, что он существует не только для внешнего наблюдателя, но и для себя. Он сам свой наблюдатель, знает, что он есть. И даже более того: согласно Декарту, человек и есть тот, кто это знает: “cogito ergo sum”. Но простое наблюдение человеком себя, как простой нераздельной в себе сущности еще недостаточно, чтобы ему придавать значение. Если это элементарное самонаблюдение рутинно, если заканчивается там же, где и начинается, то оно пока и не важно. Это пока что мысль, замкнутая в простой капсуле cogito, только потенция, и покуда она спит там, она себя не проявляет, и человек совершает предзаданные ему действия, не отличаясь в этом от робота. Эти же предзаданные действия, продиктованные страстями, страхами, импульсами бессознательного или установками сознания, высокими или низкими – равно несвободны. Свобода выбора в этих случаях – столь же иллюзорна, как свобода робота. Ситуация радикально меняется, когда мысль пробуждается, захватывая в свою орбиту человека и мир. Мысль творит новое, добывая его из небытия, из ничего. Это и есть акт творчества, жизнь “я”, акт свободы. Выход мысли из сонного состояния преобразует человека из подобного роботу в подобного Богу. Подлинно-человеческая, духовная жизнь течет в людях с очень разной интенсивностью, и в одном и том же человеке она очень неравномерна. В своем сонном состоянии человек может быть внешне весьма деятелен, принимать какие-то решения, выбирать одно из другого – но реально это лишь активность его оболочки – телесной, биологической, чувственной, социальной, информационной. Сам же человек спит, в жизни своей оболочки не участвует. Вроде того, как искусно запрограммированный дом на колесах может совершать массу интересных движений, включать и выключать оборудование, приветствовать гостей – при отсутствующем хозяине. Говорить о свободе такого дома выбирать то или иное движение можно лишь весьма условно. Именно поэтому возможность выбора не есть свобода.

Подлинно существует человек лишь в процессе творчества, когда мысль выходит из своей капсулы cogito, захватывая в свою орбиту наличное бытие и творя новое из ничто. Человек есть тот, кто добывает из ничто новое бытие. Но ведь это есть также - и даже прежде всего - определение Бога. Тождество дефиниций здесь неизбежно – человек богоподобен. Рождение нового из ничего есть чудо. Поэтому справедливо сказать, что человек есть тот, кто творит чудо. Если нужно все же отличить его от Бога, то можно добавить – проживая в нашей деревне (в бытии), творит чудо. Таковы герои волшебных сказок – например, любимый герой наших сказок Иванушка-дурачок. Его качество “дурачка” ставит некую границу между ним и рутинным наличным бытием, с которым он находится лишь в легком и странном контакте, он не погряз в нем, у него остается свобода для преодоления вяжущих и пугающих табу и выхода к ничто. Табу порождены страхом – выход к ничто сулит тревогу всякому дотоле спокойному сну. Контакт Ивана с бытием, пусть и легок, но ощутителен – он не только живет в нашей деревне, но у него и вполне нормальные братья. Касаясь земли и неба, дурачок творит чудеса, добывает небывалое таинственным покровительством волшебных сил. Сказка повествует об опасностях его пути, опасностях, идущих как от его нормальных братьев, так и от злых демонических сил - то есть как от сложившегося бытия, его тупой механической и животной инерции, так и от демонов ничто. Дурачок уходит от демонов, добывает чудо, побеждает тупую стихию бытия, пленяет сердце царевны и женится на ней – становится новым царем. Таким образом сказка напоминает о подлинном пути человека, о препятствиях и опасностях, о сладчайшей награде и высоком предназначении. Почему же мы так любим эту сказку, почему так дорог ее ненормальный герой? Очевидно, сказка оживляет в нас какие-то очень желанные струны, не дает нам окончательно и безнадежно заснуть за глухими стенами табу тупым сном старших братьев, хоть иногда немного просыпаться, и хотя бы символически пережить полноценную человеческую судьбу.

Мироздание существует только потому, что оно прекрасно. Такова моя общая теория всего. Она позволяет делать содержательные выводы. Например, отвергать теорию о том, что наблюдаемый тонко настроенный порядок произошел из хаоса. Возможно, кому-то такое отвержение покажется странным. Пусть. Я ведь и не стремлюсь здесь к доказательности - и невозможно, и незачем. Но пояснить можно. Поясняю.

"... я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни. Какой глубокой уверенностью в рациональном устройстве мира и какой жаждой познания даже мельчайших отблесков рациональности, проявляющейся в этом мире, должны были обладать Кеплер и Ньютон, если она позволила им затратить многие годы упорного труда на распутывание основных принципов небесной механики! Тем же, кто судит о научном исследовании главным образом по его результатам, нетрудно составить совершенно неверное представление о духовном мире людей, которые, находясь в скептически относящемся к ним окружении, сумели указать путь своим единомышленникам, рассеянным по всем землям и странам. Только тот, кто сам посвятил свою жизнь аналогичным целям, сумеет понять, что вдохновляет таких людей и дает им силы сохранять верность поставленной перед собой цели, несмотря на бесчисленные неудачи. Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве. Один из наших современников сказал, и не без основания, что в наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди." И еще: " Мне кажется, что в пробуждении и поддержании этого чувства у тех, кто способен его переживать, и состоит важнейшая функция искусства и науки." (А. Эйнштейн, "Религия и Наука", 1930 г.)