Доказательства бытия Бога
May. 26th, 2011 07:42 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
scholastЭтот пост продолжает предыдущий.
В предыдущем же я пытался пояснить условность и проблематичность всех доказательств, кроме показаний приборов и других универсальных фактов. Можно зарегистрировать вес человека, его кардиограмму и биотоки - но его радость и слезы, его стихи и философемы могут быть только поняты - а всякий акт понимания глубоко личен и уникален. Связь Я-Ты совсем другого рода, чем Я-Оно, как писал Мартин Бубер. Понимание человека требует моего раскрытия ему, рождения новой реальности Я-Ты. Эта реальность уникальна, а значит, не допускает доказательств никому третьему. Третьему можно рассказывать о другом, в надежде, что он поймет, но безумно что-либо доказывать, кроме истин факта. То же самое справедливо и относительно духовных сущностей, как, например, духе Ренессанса или социализма 19 века. О них рассказывают, показывают, но не доказывают. Попытка доказательств в области духа показывала бы только невежество доказующего. Всякий рассказ о человеке, философии, религии есть лишь сообщение о том, как увидел их рассказчик, за которым не может быть признано право на всеохватность темы, на отказ слушателю понять тему иначе.
Вышеизложенное не означает глупости доказательств бытия Бога, но означает, что эти доказательства могут быть поняты именно как духовные сущности. А могут быть и не поняты, конечно. Или могут быть долго непонятны, а потом вдруг открыться. Вот например, для Декарта существование Бога было более достоверно, чем существование его собственного тела - столь же достоверно, как и его мысль. На определенном этапе своей жизни Декарт увидел эту предельную достоверность Бога и сказал о ней. Декарт увидел с ясностью и отчетливостью, что без Бога весь мир и он, Рене Декарт, летят в тартарары - все факты, теории, смыслы - все теряет точку опоры, все оборачивается бессмысленностью, миражом, мороком злого демона. Декарт, с присущим ему великолепным литературным даром, постарался рассказать об этом своим читателям. Но при всем совершенстве декартова текста, каждый новый читатель, открывая сочинения мыслителя, стоит перед уникальной личной проблемой его понимания. Никаких гарантий понимания, никаких универсальных средств к этому нет. Перепрыгнет человек пропасть - откроется ему достоверность Бога по Декарту, нет - значит, нет. Но никто за меня пропасть не перепрыгнет.
То же самое можно сказать и о кантовском "шестом доказательстве" бытия Бога. Шестое оно потому, что Фома Аквинский, "князь философов" и учитель церкви, их выделил пять. Кант показал, что с точки зрения логики те пять доказательств ничего не доказывают, ибо их исходные посылки спорны, из чистого разума невыводимы. Во времена Канта еще сильна была вера в истинность очевидностей, и Кант показывал, что посылки, противоположные аксиомам Фомы, могут рассматриваться как не менее очевидные. А значит, доказательства Фомы повисают в воздухе. Кант был и прав и неправ одновременно. Он был прав в том, что из чистого разума Бога не выведешь. Но он проглядел богопознание как личный акт, подобный человекопознанию. Он рассматривал существование Бога как проблему универсального знания, проблему науки. Но уже человек не может быть рассмотрен наукой, не может ни наблюдаться, ни мыслиться научным образом. Кант проглядел проблему понимания доказательств существования Бога как духовных актов. Будучи человеком Просвещения, он видел истину лишь как универсальность, отрицая ее как личное свидетельство. Наукоцентричное понимание истины не позволило Канту поставить вопрос о глубоком духовном содержании "опровергнутых" им доказательств бытия Бога. Кант, однако, не был бы гениальным мыслителем, если бы остановился здесь на наукоцентричном подходе Просвещения. Кант построил этику закона всечеловеческого братства, категорического императива. Построив же ее, он взглянул на великую несправедливость мира - несчастья добрых и праведных, и процветание бесчестных и злых. И он спросил себя - как же может человек исполнять закон, если в ответ на него сыплются ужасы судьбы? Как он может быть не раздавлен этими ужасами, где найти опору и стойкость, требуемые тем же законом? Ведь если не найти такую опору, категорический императив обессмысливается. И Канту стало ясно, что эта моральная сила добывается верой - в Бога, свободу воли, и бессмертие. Да, можно спокойно и счастливо следовать императиву, не озабочиваясь ни насчет Бога, ни насчет свободы и бессмертия - можно, покуда гром не грянет над твоей головой. А когда грянет как следует, то и выясняется, что все привычные очевидности старой самоуверенной жизни летят в тартарары, как пустая рухлядь, как ни на что не годная чушь. Надо сказать, что жизнь самого Канта была весьма спокойной, уравновешенной, и настолько, кажется, чуждой всяким трагедиям, насколько это вообще человеку доступно. Но Кант был глубоким мыслителем - он увидел проблему библейского Иова, не проходя лично через трагический опыт такого накала. Кант увидел Иова на краю бездны, и подтвердил вслед за Иовом - и вслед за Декартом - что Бог и есть тот глубокий корень, что питает и мораль, и познание. Моральный закон для своего обеспечения требует веры в Бога - вот очевидность, открывшаяся Канту. Это и есть его доказательство бытия Бога. Но я хочу еще раз подчеркнуть - духовные очевидности недоказуемы, они есть личные прозрения. Это относится в полной мере и к кантовому "шестому доказательству".
Ждущие доказательств бытия Бога, как манны небесной, падающей на спящих и бодрствующих, не дождутся их. Бог открывается как Ты - в личном прозрении. Прозревают жаждущие истины, ищущие ее, идущие узкими вратами познания, а не широкими вратами общепринятых формул, стертых до безличия от бесконечных употреблений. К спящим и безразличным прозрение не приходит. Но спящего, в отличие от мертвого, разбудит крепкий гром над его головой.
В предыдущем же я пытался пояснить условность и проблематичность всех доказательств, кроме показаний приборов и других универсальных фактов. Можно зарегистрировать вес человека, его кардиограмму и биотоки - но его радость и слезы, его стихи и философемы могут быть только поняты - а всякий акт понимания глубоко личен и уникален. Связь Я-Ты совсем другого рода, чем Я-Оно, как писал Мартин Бубер. Понимание человека требует моего раскрытия ему, рождения новой реальности Я-Ты. Эта реальность уникальна, а значит, не допускает доказательств никому третьему. Третьему можно рассказывать о другом, в надежде, что он поймет, но безумно что-либо доказывать, кроме истин факта. То же самое справедливо и относительно духовных сущностей, как, например, духе Ренессанса или социализма 19 века. О них рассказывают, показывают, но не доказывают. Попытка доказательств в области духа показывала бы только невежество доказующего. Всякий рассказ о человеке, философии, религии есть лишь сообщение о том, как увидел их рассказчик, за которым не может быть признано право на всеохватность темы, на отказ слушателю понять тему иначе.
Вышеизложенное не означает глупости доказательств бытия Бога, но означает, что эти доказательства могут быть поняты именно как духовные сущности. А могут быть и не поняты, конечно. Или могут быть долго непонятны, а потом вдруг открыться. Вот например, для Декарта существование Бога было более достоверно, чем существование его собственного тела - столь же достоверно, как и его мысль. На определенном этапе своей жизни Декарт увидел эту предельную достоверность Бога и сказал о ней. Декарт увидел с ясностью и отчетливостью, что без Бога весь мир и он, Рене Декарт, летят в тартарары - все факты, теории, смыслы - все теряет точку опоры, все оборачивается бессмысленностью, миражом, мороком злого демона. Декарт, с присущим ему великолепным литературным даром, постарался рассказать об этом своим читателям. Но при всем совершенстве декартова текста, каждый новый читатель, открывая сочинения мыслителя, стоит перед уникальной личной проблемой его понимания. Никаких гарантий понимания, никаких универсальных средств к этому нет. Перепрыгнет человек пропасть - откроется ему достоверность Бога по Декарту, нет - значит, нет. Но никто за меня пропасть не перепрыгнет.
То же самое можно сказать и о кантовском "шестом доказательстве" бытия Бога. Шестое оно потому, что Фома Аквинский, "князь философов" и учитель церкви, их выделил пять. Кант показал, что с точки зрения логики те пять доказательств ничего не доказывают, ибо их исходные посылки спорны, из чистого разума невыводимы. Во времена Канта еще сильна была вера в истинность очевидностей, и Кант показывал, что посылки, противоположные аксиомам Фомы, могут рассматриваться как не менее очевидные. А значит, доказательства Фомы повисают в воздухе. Кант был и прав и неправ одновременно. Он был прав в том, что из чистого разума Бога не выведешь. Но он проглядел богопознание как личный акт, подобный человекопознанию. Он рассматривал существование Бога как проблему универсального знания, проблему науки. Но уже человек не может быть рассмотрен наукой, не может ни наблюдаться, ни мыслиться научным образом. Кант проглядел проблему понимания доказательств существования Бога как духовных актов. Будучи человеком Просвещения, он видел истину лишь как универсальность, отрицая ее как личное свидетельство. Наукоцентричное понимание истины не позволило Канту поставить вопрос о глубоком духовном содержании "опровергнутых" им доказательств бытия Бога. Кант, однако, не был бы гениальным мыслителем, если бы остановился здесь на наукоцентричном подходе Просвещения. Кант построил этику закона всечеловеческого братства, категорического императива. Построив же ее, он взглянул на великую несправедливость мира - несчастья добрых и праведных, и процветание бесчестных и злых. И он спросил себя - как же может человек исполнять закон, если в ответ на него сыплются ужасы судьбы? Как он может быть не раздавлен этими ужасами, где найти опору и стойкость, требуемые тем же законом? Ведь если не найти такую опору, категорический императив обессмысливается. И Канту стало ясно, что эта моральная сила добывается верой - в Бога, свободу воли, и бессмертие. Да, можно спокойно и счастливо следовать императиву, не озабочиваясь ни насчет Бога, ни насчет свободы и бессмертия - можно, покуда гром не грянет над твоей головой. А когда грянет как следует, то и выясняется, что все привычные очевидности старой самоуверенной жизни летят в тартарары, как пустая рухлядь, как ни на что не годная чушь. Надо сказать, что жизнь самого Канта была весьма спокойной, уравновешенной, и настолько, кажется, чуждой всяким трагедиям, насколько это вообще человеку доступно. Но Кант был глубоким мыслителем - он увидел проблему библейского Иова, не проходя лично через трагический опыт такого накала. Кант увидел Иова на краю бездны, и подтвердил вслед за Иовом - и вслед за Декартом - что Бог и есть тот глубокий корень, что питает и мораль, и познание. Моральный закон для своего обеспечения требует веры в Бога - вот очевидность, открывшаяся Канту. Это и есть его доказательство бытия Бога. Но я хочу еще раз подчеркнуть - духовные очевидности недоказуемы, они есть личные прозрения. Это относится в полной мере и к кантовому "шестому доказательству".
Ждущие доказательств бытия Бога, как манны небесной, падающей на спящих и бодрствующих, не дождутся их. Бог открывается как Ты - в личном прозрении. Прозревают жаждущие истины, ищущие ее, идущие узкими вратами познания, а не широкими вратами общепринятых формул, стертых до безличия от бесконечных употреблений. К спящим и безразличным прозрение не приходит. Но спящего, в отличие от мертвого, разбудит крепкий гром над его головой.
