scholast

Е.Ш.

В книге "Что зовется мышлением?", 1954 года выхода, Хайдеггер ставит диагноз, похожий на пощечину:

"Наиболее мысле-побуждающее обстоятельство в наше мысле-побуждающее время - то, что мы все-таки не мыслим".

Мышление же, по Хайдеггеру, есть выход к Бытию, если попробовать дать наиболее короткую формулу. Чуть полнее о мышлении может сказать следующая цитата из той же книги: «Для спасения человеческого существа ни психология, взятая сама по себе, ни психотерапия ничего не могут; мораль как голое учение и требование ничего не может, если ...человек сам по себе...не решается на то, чтобы держать себя открытым для сущностных отношений к бытию.» Удивление Хайдеггера, кажется, нельзя не разделить: все побуждает к мышлению, само спасение человека прямо требует его - и все же человек не мыслит. Удивление это, надо сказать, подразумевает отказ от одного простого ответа - не мыслит, потому как не способен, туповат. Такой диагноз Хайдеггер твердо, хоть и неявно, отвергает. Давайте пока хоть на время согласимся с философом, и допустим, что мыслить человек способен, и причина его безмысленности в чем-то ином. Не далее как вчера я спросил о возможной причине этой доминирующей безмысленности одну свою добрую знакомую и коллегу, весьма успешную в науке и вообще умную даму. И она мне ответила примерно то, что я и сам полагал верным ответом: "Думать страшно - открывается бездна". Меня очень порадовал этот ее ответ, точностью формулировки, исходящей от женщины, хотя и весьма умной, но никогда, кажется, не читавшей ничего специально философского. Да, так и есть - открывается бездна. И тогда первая реакция - отвернуться от бездны, не глядеть туда. Но что если все же не поддаться этой судорожной реакции страха, а набравшись духу, задаться вопросом - а подлинно ли эта бездна есть последняя правда? И даже более того - не есть ли она некая аберрация зрения, когда-то случившаяся, и довлеющая теперь над нами подобно дурной мутации? Как знать ответ на этот вопрос, если вместо поиска ответа судорожно отворачиваешься и бежишь от самой возможности такого вопроса? А если согласиться, что такое бегство в общем-то позорно и недостойно мыслящего человека - то где, как искать ответ на этот вопрос? И где взять силу духа, требующуюся для этого бесстрашия? Какая вообще может быть сила духа у существа, которое с точки зрения научного разума есть не более чем мыльный пузырь, на поверхности которого лишь на мгновение отразился кусочек солнца, но пузырь тут же и лопнул? Но если уж решились упорствовать перед бездной, то отчего же и права разума на последнее слово о человеке не поставить под вопрос? А что если - человек все-таки не пузырь, открывающийся научному разуму, а тот, кто, может быть и поболее самого разума будет? Разве это предположение так уж беспочвенно и бессмысленно? Разве не вмещает в себя человек и самый научный разум - а помимо того и еще много чего - поэзию, искусство, философию, способность к рождению нового? А что если обращаться за правдой о человеке к универсальному научному разуму столь же глупо, как спрашивать глухого о музыке? Ведь если самое главное в человеке есть его способность к творчеству, то научное наблюдение именно слепо в отношении сущности человека. Слепо по самой своей сути, ибо наука видит лишь повторяющиеся, регулярно наблюдаемые вещи, доступные универсальному наблюдателю. Все уникальное лежит вне пределов научного наблюдения - акт же творчества по самой своей сути уникален. Вот и выходит, что увидеть сущность человека универсальный разум не в состоянии, и спрашивать его о ней именно глупо, и надо стать столь же слепым, как он, чтобы принимать этот его ответ на веру. Но отчего же столь многие столь покорно принимают? Как получилось, что человек подпал под такую страшную власть этой силы? Власть, столь его, человека, унизившую вдобавок - приравнявшую пузырю.... Закончу эту заметку, как и начал, цитатой Хайдеггера:

"Мышление начинается только тогда, когда мы приходим к осознанию, что разум, прославляемый столетиями, есть наиболее жестоковыйный противник мышления."

Именно этими словами завершается его статья "Слово Ницше: "Бог умер"", 1947 года.