Вот здесь описан личный опыт настроя на такое видение.

Вещи в зависимости от способа их видеть не только выглядят, но и мыс-
лятся по-разному. Сошлюсь хотя бы на общеизвестное: влюбленный предмет своего обожания видит особо. Физической оптикой этой особости не объяснить. Стендаль в сочинении «О любви» сей чудный эффект называет кристаллизацией.
Не знаю, насколько широко эта способность распространена. Но я любое
лицо могу видеть так, как его видит только влюбленный.
Эффект странный — и все ж совершенно реальный. Щелчок — и лицо
представляется осиянным, будто вправляется в полотно величайшего в мире художника, в явь божественного замысла о нем (в тот миг, как пишет Рильке, обслуживаемое ангелами). Обратный щелчок — и то же лицо скукоживается до будничного. Но ты уже подзаряжен.
Отчасти такому зрению можно, наверное, подучиться.
Представь себе, например, что тебя уже нет. Взял да помер. Бывает.
А теперь допустим, что перед тем, как навсегда забрать, отпускают тебе одно мгновение на то, чтобы «в последний раз» на сей мир взглянуть. Запомнить, с чем именно расстаешься.
Что бы ты в такой перспективе ни увидел, увидишь гениально.
Такой, или примерно такой, смысл, я полагаю, у слов, обычно адресуемым высочайшему искусству: видеть мир sub specie aeternitatis. Никто не умеет сказать, как обычные вещи выглядят с этой предельной точки зрения. Но чувствуют все, кто причащался искусству. Такие виденья и собирают в музеях, пытаясь
и впрямь увековечить.
А ведь содержание такого упражнения не в том, чтоб прочувствовать «вечность». Напротив, чтобы предельно остро ощутить свою конечность. Такова нехитрая диалектика темпоральности: точке зрения целокупного времени тождествен предельно краткий, по физической мере длительности, взгляд.
Изнутри ж такая перспектива вполне управляема и общедоступна. Если,
к примеру, местность, по какой долго идешь, начинает наскучивать, достаточно вообразить, что странствуешь, скажем, по предместьям Флоренции или иного местечка, где никогда не бывал. Окрестность послушно подергивается неким таинственным светом и предъявляет восхитительные подробности, невидные скучному взгляду — лирические отступления в неведомое.
Существует, стало быть, некая визуальная форма, на какую можно созна-
тельно настраиваться и переключаться по мере надобности. Ее-то я и называю прощальной. Такова, полагаю, перспектива последнего взгляда, в какую встраиваются все вещи, когда с ними расстаются навечно.
Но пока твой час не настал, вещи в той перспективе не тают, а, напротив, источаются даром. Отчего она становится, так сказать, обратной: обнимает круговым строем дивных вещей. Иное дело, что приятие этого дара оттеняется острой боязнью — ясным сознанием того, что ничем его не заслужил и, значит, будешь за него еще расплачиваться.

Вячеслав Шевченко, "Прощальная перспектива".